СОДЕРЖАНИЕ ГЛАВЫ 1
ㅤ1.1 Кипу и узлы памяти ㅤ1.2 Антропология узлов материальной культуры ㅤ1.3 Магия, ритуал и обряд
Кипу и узлы памяти
Андские кипу являются одной из наиболее сложных и недооценённых коммуникационных систем в истории. Данная технология узелковых записей функционировала как «технология коммуникации коренных американцев, которая использовалась наиболее широко и долго» в Западном полушарии, охватывая период с 850 по 1950 годы нашей эры. Однако подлинная ценность кипу заключается не только в их долговечности, но и в демонстрации принципиально иного способа организации знания и взаимодействия с миром через материальный код узла.
Кипу, верблюжье волокно. Чилийский музей доколумбова искусства.
Система кипу опровергает распространённое представление о том, что сложная цивилизация обязательно требует письменности в её привычном понимании. Инки, жители Андского нагорья, вели сложную городскую цивилизацию без необходимости в письме, используя вместо него трёхмерные шнуровые тексты, с помощью которых их чиновники и бухгалтеры вели учёт путём завязывая сложных серий узелков на верёвке. Благодаря исследованиям Гэри Уртона мы знаем, что информационная ёмкость этой системы была сопоставима с древнейшими формами письменности. Процесс создания кипу имел потенциал для кодирования 1536 различных информационных единиц, что обеспечивало им «репертуар знаков, столь же большой, как у самой ранней клинописи древнего Ирака, и в два раза превышающий размер древнеегипетских и майяских иероглифических систем». Таким образом, кипу функционировали не только как примитивное мнемоническое устройство, но и как сложные хранилища комплексных наборов данных.
Фелипе Гуаман Пома де Айала, гравюры в цвете, 1615
Структура кипу представляла собой физический интерфейс высокой сложности. Основной шнур служил базой для многочисленных подвесных шнуров с дополнительными подвесками, в которых завязывались узлы. Каждый элемент системы нёс кодовую нагрузку: десятичная система счисления реализовывалась через различные типы узлов, где одиночные узлы обозначали десятки, сотни и тысячи, длинные многопетлевые узлы записывали целые числа от двух до девяти, а узел-восьмёрка представлял единицу. При этом числовая информация составляла лишь один уровень кодирования.
Кипу, Google Arts & Culture / Художественный музей Лимы
Принципиально важным открытием Уртона стало понимание того, что создание кипу основывалось на серии бинарных решений, отражавших дуалистическое мировоззрение инков. При создании каждого нового кипу хранители записей сталкивались с семью структурными и символическими выборами: материал шнура (шерсть ламы или хлопок), цветовая палитра (красная «Радуга Творца» или синяя «Радуга Скорби»), направление скручивания нити, ориентация подвесного шнура относительно основного, система кодирования, направление завязывания узла и чётность числа. Уртон отмечает, что «дуализм является важной опорой мировоззрения инков: объекты, концепции и социальные структуры инков естественным образом принадлежали парам, одна часть которых была доминирующей и существовала сама по себе, а другая часть — второстепенной и дополнительной к первой». Узел представлял из себя точку материализации культурного кода и мировоззренческих категорий.
Особо интересны гибридные формы кипу колониального периода, известные как узловые доски или энтабло, которые объединяли алфавитное письмо с узловой традицией. В процессе исследования манускрипта из перуанской общины Сан-Педро-де-Каста Сабина Хайленд выяснила, что вплоть до 1950-х годов в ежегодном водном ритуале Чамперия использовались три отдельные кипу-доски, разделённые по функциям и гендеру. Эти доски представляли собой деревянную основу с листом бумаги, на котором были написаны имена людей, а из отверстий рядом с каждым именем свисал персональный шнур кипу, записывавший не только «неявку и качество выполненной работы, но и всё то, что власти требуют от работника как незаменимые аксессуары для работы: специальную одежду, ритуальные сумки, инструменты, и даже больший или меньший энтузиазм каждого человека».
Антрополог Сабина Хайланд с доской хипу, 2011
Кипу-доски функционировали как многосенсорный интерфейс знания, выходящий за пределы визуального восприятия. Многомерное кодирование шнуров требовало интерпретации как зрением, так и осязанием: шнуры различались по текстуре на мягкую, среднюю и грубую шерсть. Когда к этому добавлялось публичное чтение кипу, «эти узловатые шнуровые тексты выражали трёхстороннюю чувственность, через которую формировалось знание в Андах». Исследование показывает, что «изучение узловых досок и манускрипта энтабло раскрывает новые идеи о социальной и символической природе посткипских кипу как текстов, в частности, в отношении гендера, места и знания».
Их социальная функция простиралась далеко за пределы бухгалтерского учёта. Публичные кипу-доски намеренно устанавливались в могущественных местах местного ландшафта, почитаемых как местонахождения вак — существ-прародителей. Публичные проверки были направлены на то, чтобы «достичь справедливого и удовлетворительного консенсуса», обеспечивая социальную гармонию или ушай. Способствовали справедливому вкладу каждого члена сообщества, избегая скрытого недовольства и гнева. Способность кипу создавать и поддерживать социальное равновесие, связывать индивида с сообществом, сообщество с ландшафтом, а материальное с сакральным, делает узел подлинным интерфейсом с миром — системой кодирования, хранения и передачи не только информации, но и самой социальной и космологической реальности. И тогда, и сейчас.
Гравюра канатного моста через реку Апуримак в Перу, Э. Джордж Сквайер, 1877
«По крайней мере за 300 лет до того, как в Европе появился первый подвесной мост, инки пересекали более длинные расстояния и более глубокие ущелья, чем что-либо, что могли построить лучшие европейские инженеры, работающие с камнем.»
Джошуа Фоер в статье для Slate, 2011
Репродукция веревочного моста инков на выставке «Великая дорога инков: проектирование империи» в Национальном музее американских индейцев в Вашингтоне, округ Колумбия, 2015-2021
Каждый июнь в Хуинчири, Перу, четыре кечуа-сообщества по обе стороны ущелья объединяются, чтобы построить мост из травы, создавая форму древней инфраструктуры, которая восходит по крайней мере к пяти векам к империи инков.
Культурное значение этого моста выходит за рамки его физической конструкции. Он является живым свидетельством древних технологий и навыков, которые передавались из поколения в поколение, создавая духовную связь с предками и укрепляя идентичность общин, позволяя им сохранять и возрождать традиции в условиях современности.
Фрагмент веревочного моста инков вблизи на выставке «Великая дорога инков: проектирование империи» в Национальном музее американских индейцев в Вашингтоне, округ Колумбия, 2015-2021
Узлы, будучи ключевыми элементами в инженерии моста, также служат важным символом преемственности и устойчивости культуры кечуа. Соединяя берега, материальные объекты становятся точками «переплетения» истории, технологий и социальных отношений.
Вместе с рассмотрением кипу как сложной системы коммуникации, можно сделать вывод, что узел функционирует в качестве интерфейса между человеком и миром. Однако узлы как культурный феномен не ограничиваются одной цивилизацией — они обнаруживают универсальные структурные закономерности, которые можно проанализировать через призму антропологии материальной культуры.
Антропология узлов материальной культуры
«Quipu Womb», Сесилия Викунья, 2017
Применяя структуралистскую оптику Клода Леви-Стросса к феномену узла, можно выявить систему глубинных бинарных оппозиций, которые делают узел универсальным языком культуры. Узел существует в напряжении между связанным и разъединённым, временным и постоянным, видимым и скрытым. Эти оппозиции описывают физические свойства узла, также отражая фундаментальные категории человеческого мышления о порядке и хаосе, контроле и освобождении.
Исследование Каронена и коллег (2025) демонстрирует устойчивость определённых узловых структур в культурах, разделённых тысячелетиями и континентами. Шкотовый узел, прямой узел, выбленочный узел — эти формы воспроизводятся с точностью математических констант. Такая универсальность указывает не на случайную конвергенцию, но на существование глубинной структуры, которую Леви-Стросс назвал бы «инвариантом» — устойчивого паттерна, лежащего в основе поверхностного многообразия культурных форм.
Корабельные канаты, привязанные к поручню судна
Узел функционирует как когнитивный интерфейс между абстрактным мышлением и материальной реальностью. Завязывая узел, человек воплощает топологическую идею в физическом пространстве, превращая ментальную конструкцию в осязаемый объект. Это процесс материализации мысли, где верёвка становится медиумом для передачи и хранения знания. Не случайно множество культур использовали узлы как мнемонические устройства — от инкской кипу до маркизских генеалогических узлов. В этом контексте узел предстаёт как протописьменность, предшествующая алфавиту способ фиксации и передачи информации.
Оппозиция простоты и сложности в узловой практике отражает диалектику культурной эволюции. Каронен показывает, что человеческие общества, несмотря на потенциальное топологическое разнообразие (математически возможны тысячи типов узлов), сосредоточились на ограниченном репертуаре проверенных форм. Этот «консерватизм» не является признаком стагнации, но свидетельствует о достижении культурой оптимального баланса между функциональной эффективностью и когнитивной экономией — того «сладкого пятна», где техническое совершенство встречается с удобством передачи знания.
Книга узлов Эшли, издание 1963–1979
«…В начале XIX века на корабле едва ли можно было найти больше 1—2 моряков, умеющих читать и писать. Для мальчиков было самым обычным делом ходить в море ещё до достижения 10-летнего возраста и юнги 7—8 лет не были редкостью. И даже на берегу в те времена, в низшем классе, из которого набирались моряки, образование считали чем-то лишним. Однако в условиях морской изоляции неумение моряка читать и писать сильно усложняло жизнь. Чтобы хоть чем-то себя занять во время простоев моряки брали единственный материал, которого на корабле было в избытке, — разные обрезанные верёвки и канаты, и плели из них узлы.»
Клиффорд Эшли, «Книга узлов Эшли», стр. 2
Иллюстрация из книги узлов Эшли, 1944
Современная утрата узловой грамотности представляет собой не просто забвение практического навыка, но разрыв с глубинным культурным кодом. Узлы сегодня завязываются машинами или замещаются застёжками — человек делегировал это древнее умение технологии. Возвращение узлам статуса «живого» языка требует не археологического восстановления, но реинтерпретации их роли: узел как метафора связности, как практика внимательности к материи, как форма телесного знания в эпоху цифровой дематериализации. Узел напоминает, что культура — это всегда диалог рук и разума, материи и смысла.
Универсальность узлов как когнитивных и культурных паттернов подводит к вопросу об их роли в ритуальных и магических практиках, где узел выступает уже не только как инструмент, но и как символ, обладающий особой каузальной непрозрачностью.
Магия, ритуал и обряд
«Когда мы исполняем ритуал, мы предполагаем, что действия принимают ту форму, которую они имеют, не потому, что они способствуют достижению желаемого результата посредством обычной причинности, но просто потому, что это освященная временем и конвенциональная процедура, предписанная традицией, магическим установлением и доктринальным авторитетом.» [10]
Центральная идея теории Уайтхауса о каузальной непрозрачности ритуальных действий особенно релевантна для анализа узловых практик.
Ритуалы обладают способностью генерировать смыслы. Если действие считается необратимо причинно-следственно непрозрачным, теоретически ему может быть присвоен почти любой мыслимый смысл или экзегеза. Потому неудивительно, что ритуалы подвергаются совершенно различным интерпретациям, часто связанным с мифологическими и символическими телами.
Парадный портрет Елизаветы I, автор неизвестен, 1588
Завязывание узла в ритуальном контексте представляет собой действие, чья связь с декларируемым результатом — будь то защита от злых духов, закрепление брачного союза или исцеление болезни — является принципиально неразрешимой в терминах физической каузальности. Как отмечает Уайтхаус, именно эта неустранимая непрозрачность превращает действие в ритуал, отличая его от инструментальных операций. Когда мы завязываем морской узел, мы понимаем механическую связь между конфигурацией верёвки и её прочностью; когда же мы завязываем амулет-науз, мы принимаем, что связь между действием и защитным эффектом лежит вне области обычной причинности, в сфере магической или традиционной необходимости.
Ритуал скрепления брака свадебным узлом
Эта каузальная непрозрачность делает узел идеальным носителем символических значений. Как показывает Уайтхаус, ритуальные действия, лишённые прозрачной инструментальной логики, становятся объектами бесконечной интерпретации, порождая богатые экзегетические традиции. Узлы в различных культурах накапливали слои значений: они связывали и развязывали судьбы, скрепляли обеты, маркировали переходы между жизненными состояниями, служили мнемоническими устройствами. Их физическая структура — переплетение, стягивание, создание новой целостности из отдельных нитей — становилась метафорой социальных и космологических процессов.
Особо заметна связь между узлами и двумя модусами религиозности, выделенными Уайтхаусом. Имажистский путь к групповой сплочённости, основанный на редких, эмоционально интенсивных ритуалах, находит отражение в драматических обрядах развязывания и завязывания узлов — от разрубания Гордиева узла до свадебных церемоний с завязыванием рук новобрачных. Эти единичные, часто публичные акты оставляют устойчивые эпизодические воспоминания, трансформирующие личную идентичность участников. Доктринальный же путь, характеризующийся рутинизированными практиками, проявляется в повседневном использовании узлов-оберегов, регулярном чтении заговоров над узлами, систематическом применении узловой магии в лечебных или защитных целях.
«Александр, рассекающий Гордиев узел», эскиз для фрески в замке Сант-Анджело, 1501, Перино Дель Вага
Современная утрата культурной грамотности в области узлов может быть понята через призму разрыва ритуальных цепей передачи. Узлы перестали быть объектами имитации с установкой на аффилиацию с группой — того самого механизма, который, согласно Уайтхаусу, лежит в основе ритуального поведения. Возрождение интереса к узлам требует не просто технического обучения, но восстановления их статуса как культурного кода, способного «связывать» людей через разделённый опыт каузально непрозрачных, но культурно значимых действий. В этом смысле узел остаётся потенциальным интерфейсом между индивидуальным действием и коллективной идентичностью, материальным объектом, способным активировать древние механизмы социальной сплочённости.
Франсуа Буше, портрет Мадам де Помпадур, 1750
Франц Ксавер Винтерхальтер, фрагмент портрета графини Варвары Алексеевны Мусиной-Пушкиной, 1858
Якоб Фердинанд Фоэт, «Портрет девушки», 1659
Рассмотрение узла как интерфейса с миром показало его многомерность: от сложной системы коммуникации (кипу) до универсального культурного инварианта и ритуального символа. В каждом из этих контекстов узел выступает посредником, организующим отношения между человеком, обществом и космологическим порядком. Далее исследование обращается к тому, как узел функционирует как интерфейс с самим собой, вовлекая телесность и воплощённую память.