Трагикомедия в комиксе
концепция
В мире последовательного искусства есть одно фундаментальное противоречие — само слово «комикс» созвучно «комедии», среди групп далеких от графических нарративов он часто ассоциируется с чем-то легким, детским, смешным. Однако к сегодняшнему дню в рамках этого жанра уже рассказывается и об очень тяжелых темах, которые даже взрослый человек не всегда в силах принять и осмыслить. В этом исследовании я хочу показать, что именно это несоответствие, визуальный диссонанс, является важной силой современных графических романов. Когда простой, детский стиль рисунка сталкивается с очень сложным и травматичным сюжетом, этот контраст и вызывает особо сильное впечатление у читателя.
Основная идея моего исследования заключается в том, что художественные приемы в этих работах — это не для смеха. Это, наоборот, инструмент, который позволяет автору говорить о невыразимом. Упрощенная картинка работает как защитная маска или схема, которая помогает читателю безопасно приблизиться к чужой травме, не будучи сразу ею уничтоженным.
В данной работе я разбираю, как визуальная форма не просто рисует картинки к истории, а сама создает чувство трагедии. Это происходит благодаря механизму, который Скотт МакКлауд назвал «смысловым замыканием», когда читатель сам мысленно «достраивает» ужас происходящего в промежутках между панелями, что заставляет его активно участвовать в осмыслении истории. Будет рассмотрено, как это работает, на примере нескольких известных графических романов, каждое произведение будет анализироваться по одной схеме: определение уникального художественного стиля; нахождение источника диссонанса, который задает тон истории; более детального разбора конкретной страницы, которая бы наглядно демонстрировала конфликт графики с содержанием.
рубрикатор
1. Вступление 2. Джимми Корриган, самый умный ребенок на Земле 3. Маус 4. Персеполис 5. Вывод источники
«Джимми Корриган, самый умный ребенок на Земле», Крис Уэйр
Крис Уэйр доводит визуальный язык комикса до формалистского предела. Его стиль имитирует эстетику инструкций, архитектурных чертежей, рекламы начала XX века. Важно отметить, что в подобных рекламах обычно изображались ясные ситуации с счастливыми людьми, что не имеет отношения к истории, представленной в комиксе, Линии ровные, графика плоскостная, цвета приглушенные. Перспектива часто изометрическая, что создает ощущение отстраненности наблюдателя. Этот визуальный язык и создает мощнейший диссонанс. Стиль обещает ясность, логику, упорядоченность, отсутсвие трагедии и драмы. Содержание же — это хроника бесконечного одиночества и болезненного опыта.
Фигура Супермена является сквозным мотивом, его образ противопоставлен беспомощному Джимми
Jimmy Corrigan. The Smartest Kid on Earth, Pantheon Books, 2000 год
В одной из ключевых сцен Джимми видит, как актер в костюме Супермена прыгает с небоскреба. Уэйр использует удаленную изометрическую перспективу. Фигура Супермена крошечная, едва заметная точка на фоне монументальной, геометрически безупречной архитектуры Чикаго. Здания нарисованы с пугающей детализацией каждого окна и карниза, в то время как смерть героя — лишь мелкое событие в кадре. Сцена разбита на две панели, прыжок кажется будничным делом. Отсутствуют спид лайны или драматические ракурсы. Падение показано как физический процесс перемещения объекта в пространстве. Супергерой, символ полета и надежды, подчиняется законам гравитации и становится обычным телом. Трагедия здесь не в самом факте смерти, а в безразличии мира к этой смерти. Архитектура остается невозмутимой. Люди обходят яркую фигуру стороной
Jimmy Corrigan. The Smartest Kid on Earth, Pantheon Books, 2000 год
Jimmy Corrigan. The Smartest Kid on Earth, Pantheon Books, 2000 год
Джимми часто представляет себя роботом. В снах Джимми видит себя механизмом, что подчеркивает его отчуждение от собственного тела и эмоций. Диссонанс между захватывающим миром фантазии и унылым миром реальности подчеркивает безысходность
Jimmy Corrigan. The Smartest Kid on Earth, Pantheon Books, 2000 год
Jimmy Corrigan. The Smartest Kid on Earth, Pantheon Books, 2000 г Little Nemo in Slumberland, New York Herald, 1905–1911 гг
Визуально фантазии Джимми яркие, цветные, напоминающие такие детские комиксы, как «Маленький Немо» Маккея, что контрастирует с его серой реальностью.
Jimmy Corrigan. The Smartest Kid on Earth, Pantheon Books, 2000 г
«Маус», Арт Шпигельман
«Маус» Арта Шпигельмана является фундаментальным текстом для понимания визуального диссонанса. Центральный прием — изображение этнических групп в виде животных функционирует как двойной агент. С одной стороны, этот прием, заимствованный из традиции детских комиксов про антропоморфных зверей, создает дистанцию, необходимую для восприятия ужасов Холокоста. С другой стороны, он постоянно напоминает о расистской идеологии нацизма.
Animal Adventures, Stanley Morse, 1954 г МАУС, Corpus, 2014 г
Визуальный стиль Шпигельмана, характеризующийся экспрессионистской тушью и тяжелыми тенями, создает обманчивую простоту. Диссонанс возникает в моменты, когда «мышиная» реальность сталкивается с объектами реального мира или когда метафора начинает разрушаться под тяжестью повествования. Шпигельман использует этот контраст, чтобы показать, что идентичность в лагере смерти стирается до видовой принадлежности, но под маской всегда остается человек.
МАУС, Corpus, 2014 г
Мухи отличаются от стилизованной графики остального комикса, они символизируют навязчивое присутствие смерти в настоящем времени. Они нарушают стерильность студии художника, связывая его успех с гибелью миллионов.
МАУС, Corpus, 2014 г
Наиболее радикальный пример визуального диссонанса в «Маусе» происходит во второй части романа, в главе «Время летит». Здесь Шпигельман разрушает четвертую стену и саму визуальную конвенцию произведения, изображая себя не как мышь, а как человека в маске мыши.
Арт сидит за чертежным столом. Вокруг него роятся жирные, реалистично нарисованные мухи. Взгляд читателя скользит вниз, под чертежный стол, где вместо пола обнаруживается гора истощенных мышиных трупов. Этот визуальный шок — сопоставление банальной фигуры художника, жалующегося на депрессию, и фундамента из тел жертв Холокоста — создает вертикальный диссонанс. Художник буквально «строит» свою карьеру на костях предков. Маска на лице Арта видна с завязками на затылке, что подчеркивает искусственность его попыток понять опыт отца. Трагедия здесь заключается в невозможности истинного свидетельства: сын выжившего может лишь «надеть маску» боли, но не пережить её.
МАУС, Corpus, 2014 г
МАУС, Corpus, 2014 г
Мышиные головы лишены индивидуальных черт, что, согласно теории МакКлауда, позволяет читателю легче идентифицировать себя с персонажем. Однако эта универсализация вступает в жесткий конфликт с исторической конкретикой.
МАУС, Corpus, 2014 г
МАУС, Corpus, 2014 г
МАУС, Corpus, 2014 г
«Персеполис» Маржан Сатрапи
В «Персеполисе» Маржан Сатрапи использует стиль, отличающийся от детализации Шпигельмана. Её рисунок тяготеет к минимализму, высокому контрасту и плоскостности изображений. Этот стиль создает мир абсолютов: черное и белое, режим и сопротивление, жизнь и смерть.
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
«Комическое» в «Персеполисе» проистекает из перспективы ребенка. Маржи, главная героиня, воспринимает революцию и войну через призму детского воображения, часто буквализируя метафоры. Диссонанс возникает, когда наивный, упрощенный рисунок сталкивается со сложностью реального мира
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
Глава «Ключ» содержит мощный визуальный образ, демонстрирующий цинизм использования детей на войне и классовое неравенство иранского общества.
На этой странице Сатрапи использует монтажный стык двух панелей для создания сокрушительного этического и визуального контраста. Автор изображает ряды молодых солдат, бегущих по минному полю. Они нарисованы как черные силуэты на белом фоне, лишенные индивидуальных черт. На шее у каждого висит тот самый «пластиковый ключ, покрашенный золотой краской», который, по обещаниям мулл, откроет им врата в рай. Ужас сцены передается через хореографию тел. Взрывная волна подбрасывает их в воздух в позах, напоминающих танец. Визуальная эстетизация смерти — превращение разрываемых тел в графический орнамент — создает глубокий диссонанс. Мы видим красоту композиции, зная, что она изображает массовое убийство детей. Непосредственно под сценой гибели Сатрапи помещает изображение своей первой вечеринки. Маржи и её друзья прыгают и танцуют под музыку. Композиционно их позы зеркально отражают позы умирающих мальчиков сверху. Руки вскинуты, тела в полете.
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
Эта визуальная рифма связывает две реальности, разделенные классом. Богатые дети танцуют на вечеринке, бедные дети «танцуют» на минах. Диссонанс работает на обличение несправедливости: стиль рисунка уравнивает эти события графически, заставляя читателя осознать чудовищную пропасть между их смыслами. Пластиковый ключ становится символом этой лжи — безделушка в обмен на жизнь
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
Тема навязанного сокрытия персоналии проходит через всю книгу как лейтмотив. Иногда девочки в хиджабах изображены как единая черная масса, из которой выглядывают только лица. Этот визуальный прием создает эффект «моря» или «стены». Трагедия потери индивидуальности в тоталитарном государстве передается через этот графический монолит. Однако Сатрапи все же показывает пробивающиеся личности героинь — выбившуюся прядь волос, кроссовки, выглядывающие из-под черной ткани, — чтобы продемонстрировать возможность сопротивления.
На это панели ужасы войны, представленные руинами здания, нарисованы куда реалистичнее, чем вся основная графика в комиксе. Так автор может говорить о том, что война остается войной даже в глазах ребенка. В конфликт вступают простое, детское изображение героинь и настоящая, страшная реальность бомбежки, что усиливает глубину восприятия трагедии.
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
Жуткие истории из жизни Маржи чужды детской, наивной художественной стилистике, из-за чего читателю постоянно приходится делать над собой усилие, чтобы не забывать о том, какие именно события показаны в комиксе.
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
Персеполис, Бумкнига, 2013 г
итог
Исследование показывает, что категория «комического» как визуальной стилистики не противоречит категории «трагического». Авторы демонстрируют, что «несерьезная» форма комикса обладает уникальной способностью брать на себя вес тяжелейших тем современности. Обнажая прием, подчеркивая зазор между реальностью и её изображением, графический роман создает пространство для рефлексии. Визуальный диссонанс превращает чтение комикса в акт сопереживания, где читатель, преодолевая сопротивление формы, встречается с содержанием лицом к лицу.
Во всех случаях визуальный диссонанс эксплуатирует механизм замыкания. Поскольку изображения упрощены, читатель вынужден инвестировать собственную психическую энергию, чтобы оживить их. Трагедия не происходит на бумаге — на бумаге только чернила. Трагедия конструируется в сознании читателя, который «дорисовывает» крик, кровь и отчаяние. Диссонанс служит катализатором этого процесса: несоответствие формы и содержания создает когнитивное раздражение, требующее разрешения через эмпатию.
