Метафизика присутствия: полемические диалоги Эдуарда Штейнберга
Эдуард Штейнберг — ярчайший представитель советского нонконформизма, теоретик искусства, изобретатель «метагеометрии», поэт невидимого. Ирина Сахно предлагает взглянуть не только на работы художника, но прежде всего на диалог, который тот вел с представителями русского и европейского авангарда — с Владимиром Вайсбергом и его «невидимой живописью», с классиком метафизического искусства Джорджо Моранди, с Казимиром Малевичем.
В самой ранней статье Евгения Шифферса (1973), посвященной творчеству Штейнберга, религиозный мыслитель и богослов, размышляет об идеографическом языке художника, картины которого «порождаются символическими моделями» (Шифферс 2019, р. 14). Апеллируя к работам П. Флоренского, С. Соловьева и религиозным мистикам, исследователь уловил связь творчества художника с символами Вечного бытия и Церкви (и потому картины метафизичны), со стихией проявленного видимого мира и «оплотнения невидимых идей» (р.15). Отсюда — картина суть «выговаривания осмысляемого» и «символо-творческая модель» (р. 22). Далекий от семиотики искусства, Шифферс обозначил несколько важных подходов к изучению творчества Штейнберга.
Игорь Пальмин. Эдуард Штейнберг, Виктор Пивоваров и Владимир Янкилевский возле дома Эдуарда Штейнберга на Пушкинской улице. Москва. 1978. Архив Музея современного искусства «Гараж»
Во-первых, определил идеографический статус живописи Штейнберга как некоего универсального языка, способного фиксировать абстрактные понятия в формате символических знаков. Во-вторых, обнаружил связь религиозно-философских поисков художника со стремлением «выработать современный универсальный символический язык» (Чудецкая 2020, р. 410). В-третьих, сформулировал важные символические паттерны, которые пронизывают все творчество Эдуарда Штейнберга: сфера, куб, пирамида, горизонталь, птица, крест, вертикаль (р.14).
«Но я практически ничего нового не открыл, я только дал русскому авангарду другой ракурс. Какой? Скорее, религиозный. Свои пространственные геометрические структуры я основываю на старой катакомбной стенописи и, конечно, на иконописи. Моя маленькая заслуга состоит в том, что чуть-чуть повернул авангард. Но, с другой стороны, я развиваю в своих работах традиции русского символизма, великими представителями которого были Врубель, Борис-Мусатов. К нему подходил и „Мир искусства“. А также — Кандинский. Он — чистый, по-моему, символист. Внутренняя концепция моих произведений, таким образом, строится на синтезе мистических идей русского символизма 10-х годов и пластических решений супрематизма Казимира Малевича» (Штейнберг 2015, р. 211).
